Космическая философия

Нас увлекали широкие идеи. Мы брели по снежной каше от светящегося поздними огнями Белого дома к метро «Баррикадная» и рассуждали.

––Пора прочитать всё, что Циолковский писал по космической философии, — говорил Сергей Кричевский. —Кто мы? Зачем во Вселенной? Каким путём пойдет её освоение? Как при этом трансформируется человечество?

––Отсюда станет ясно, как двигаться в космос. Пришла пора браться за мировую космонавтику, — подхватывал я.

––Понять бы, Серёга, что это такое.

––Давай вернёмся к идее Мирового центра космической философии. Чтобы обмениваться идеями — со всей планетой!

Кричевский продолжал:

––Когда мы поняли, что не входим в Агентство, что мытам не нужны, а потенциал был накоплен, и было желание продолжать сотрудничество и развиваться, ты про Алтай начал говорить.

––Алтай зрел как идея и раньше, но тут он вспыхнул...

––Ты о центре мыслителей начал говорить. А я тебе — хорошо бы вообще в философии, в этих аспектах фундаментально разобраться, потому что это действительно выше, чем политика. Это и ниша для нас. Разобраться в общих целях космонавтики, начиная от классиков, от Циолковского, и пересмотреть это в современных условиях — как это выглядит, тот же космизм, мы в этом тогда ещё плавали. Мы увлеклись собственно реформой, структурами управления, личным участием в политике, потенциально— в полётах...Мы боролись на уровне железа, проектов, а на уровне философских мыслей, идей (для чего космонавтика?) — нет. Вот мы и полезли выше — по существу разбираться.

Мы «наелись» к тому времени политикой. Тянуло к осмыслению, к обобщению. Надоело бегать по коридорам и работать «на дядю». Необходимо было погружение вглубь, в тишину. Оно произошло — через раскол в Клубе.

Когда стало известно о создании РКА, я мгновенно почувствовал: «Всё! Дело сделано!» И бросил оружие. Я не стремился возглавить РКА. Моя задача была решена.

Это не было понятно моим соратникам. К этому времени клуб сузился: в нём активно работали те, кто содействовал космической реформе; остальные отдалились, вернее, мы их «отдалили» в своей горячке.

Кризис разразился не без моей вины. Я был смел, оптимистичен, любил людей — но не обеспечил им ни заработка, ни постов. А они к этому стремились. Жертвовали своим временем, здоровьем, а кто и положением — и ждали награды. За многомесячный марафон мы получили в качестве компенсации крошечный договор от Верховного Совета, спасибо А.Н. Адрову.

Я не учитывал их личного интереса, работал просто так— для державы. К моменту создания РКА я уже видел следующую цель — Алтай. Неясно брезжили литература и мировая космонавтика. Друзья этого не понимали. В их глазах я просто сходил с дистанции. Столь дальняя цель была не нужна. Для них российская космическая политика становилась основным делом. Мне от космонавтики нужен был полёт. С долгами за учёбу я рассчитался. Как объект дела — космонавтика стала в моих глазах частностью. Я стремился к более крупному масштабу. Мы расходились объективно.

Политика — дело бессердечное. Как некогда в комсомоле, я почувствовал, что теряю душу. Баланс между действием и мыслительством сдвигался в сторону первого. Это ощущалось по тяге к писанию. В Рабочей группе я не мог её удовлетворить — мне приходилось исполнять организаторские функции. С первой передышкой я занялся составлением книжки стихов — и на месяц забросил организаторство! Через пару дней после указа о создании РКА я ощутил черноту — предчувствие чего-то страшного. Но я не мог даже представить того, что ожидало мою семью. Вначале марта погибла мама, погибла нелепо, в возрасте 56 лет. Неужели её смерть — плата за прорыв, востребованная космическими силами ? Почему тогда удар пришёлся не по мне ?!

В апреле я нашёл настроение своей команды совершенно изменившимся. Половина из соратников была настроена агрессивно. Они требовали отдать им расчётный счёт и печать клуба и выйти из дальнейшей игры в космической политике. Я воспротивился, старики поддержали меня, и через несколько месяцев группа молодёжи покинула клуб. Мы развалились изнутри — к большому облегчению чиновников, ещё не ставших на ноги и опасавшихся, что мы снова перехватим инициативу.

Через несколько месяцев мы потеряли офис на Новом Арбате. Волны схлынули, в качестве сухого остатка практически ничего не осталось! Разве что домашний телефон, установленный по личному распоряжению министра связи, напоминает мне об огненных днях космической реформы. Мне ещё придётся расплатиться за дерзость и независимость нервным истощением и безденежьем будущей зимой. Натурально — не будет хватать на еду. Коммерцию мы упустили, требовалось время, чтобы раскрутиться, к тому же начали Алтайский проект, к тому же затяжной конфликт с прежними соратниками. Глаза мои уже смотрели на Восток!

Великая советская космонавтика продолжает умирать. В этом есть объективные причины. За пределами прямого управления оказались космодром Байконур, Центр дальней космической связи в Крыму, НПО «Южное». Межгосударственный совет по космосу, которому поручено координировать усилия государств — участников Содружества, мало что способен предпринять. В России — немногим лучше. По мере оскудения казны всё больше бедствуют предприятия в Пензе, Томске, Санкт-Петербурге, Самаре... Гигантские мёртвые стенды Загорска кажутся памятниками иной цивилизации, ждущими возвращения инопланетян. МГТУ им. Баумана — нищая база, тощая струйка студенчества, стремящегося в космонавтику.

Контракты с американцами приносят мало толку. Интеллектуальная собственность, изделия, право на комплексное использование результатов — всё принадлежит им. Очень может быть, что космонавтика будет развиваться не нами, — с нашим участием, но уже на катастрофически более скромных ролях. Есть ли в этом трагедия?

Одна нация сливает результаты своей деятельности — другим, более сильным, но человечество продолжает движение в космос... Такую философию я не приемлю. Человечество без России — неполное. Мировая космонавтика без русских — утратит необъятно много. В нас есть что-то неповторимое — идеализм, широкий взгляд на мир, самоотверженность и самобытный талант инженерного творчества.