На Королёвской фирме

Аэрокосмическая промышленность образца 1986 года оскорбила мои чувства взволнованного ожидания встречи с космосом. НПО «Энергия» имени академика СП. Королёва, куда я пришёл работать с единственным желанием — летать — показалось мне серой инженерной империей, где гибнет творческая личность. Переизбыток кадров. Низкие оклады. Вялое перетаскивание бумаг с территории на территорию. Я увидел плохо занятых людей, горы засекреченной бумаги, добрая половина которой была никому не нужна. Это было как удар в лицо после вольной горячки аспирантуры.

Конечно, на предприятии была живая работа. Но я попал на «третью территорию», расположенную на отшибе. Здесь занимались перспективной установкой, время лётных испытаний которой терялось в неопределённом будущем. Организация труда была на низком уровне. В отделах не спеша распивали чаи, женщины увлекались разведением домашних растений. Мне поручили руководить группой. Я попытался ввести жёсткое планирование и отчётность. Это вызвало резкое отторжение коллектива. Тогда я вообще прекратил работать. Не было смысла здесь упираться. Реальные проекты шли в других подразделениях предприятия, но и они, по моему мнению, были далеки от переднего края науки!

Пора бурного освоения нового, выпавшая на долю предыдущего поколения инженеров, прошла. Наступило время пережёвывания частностей. А мне нужен был прорыв! Я страдал, не умея разглядеть реального дела и настоящих космических зубров. Ходил по всем службам предприятия — нет, не грело. Добился приёма у Генерального конструктора В.П. Глушко с просьбой допустить к отбору в отряд космонавтов. Ответ был ледяной: «Сначала три года проработайте на фирме!» Глушко, высокий костистый старик с крепкой ладонью, строго добавил: «Молодой человек, вы не поняли важности работы куратора космической техники...»

Можно было заняться самосовершенствованием, пополнением багажа технических знаний. Я засел за изучение космических кораблей — «Союз», «Буран», орбитальной станции «Мир». Сделал попытку попасть в группу испытателей — путь многих, лелеявших мечту о полёте, даже участвовал в инструктаже космонавтов по некоторым экспериментам. Но сильнейшее беспокойство мешало мне заниматься подготовкой к космическим путешествиям. Разразился душевный кризис. Что-то было не так в организации пилотируемых полётов. Я не понимал их смысла — летали не учёные, а бортинженеры. Их набирали только из НПО «Энергия» — фирмы-монополиста. Открытых конкурсов не было для того, чтобы попасть в отряд космонавтов, требовались связи, рекомендации. Я надеялся на контакты, наработанные в МВТУ им. Баумана. У секретаря комитета комсомола института был широкий круг общения. Но здесь, как оказалось, всё следовало нарабатывать заново. Для чего? Эти мысли не оставляли меня. С тем, чтобы в конце концов стать Героем Советского Союза, заплатив за это многолетним ожиданием, научной дисквалификацией? Нет, не грело. Здоровье? Но его можно сохранить и самостоятельно, не только под палкой медицинского диктата. Романтика? Но её в околоземных космических полётах остается всё меньше. А какая романтика в этой вот скучной земной работе? Несоответствие между космической мечтой и её суровой земной изнанкой просто изводило меня. Тем, у кого не было выбора, возможно, было легче.

Я завёл знакомства с будущими космонавтами (ныне уже слетавшими). Один руководил группой инженеров-испытателей, работавших в гидробассейне. Другой штудировал математику, электротехнику — вечерами в общежитии. Они, кажется, не мучались. Меня же тянуло к иной, широкой деятельности. Но какой? Наука? Литература? Политика? Я не мог понять своего назначения. Что-то вываривалось внутри. Голова кипела. В страхе, отгораживавшем от окружающего мира, метался я между станцией Подлипки и Москвой, знакомясь с космонавтами, пробиваясь к ректору, в прошлом космонавту А.С. Елисееву: «Хочу вернуться в МВТУ». По вторникам и четвергам я тренировал группу студентов по разделу боевого самбо, а по субботам вёл в МВТУ семинары по экономике и организации промышленного производства

Начальник отдела А.П. Лобаков и руководитель сектора В.И. Лягушин не очень-то беспокоили меня с графиком появления на работе в НПО «Энергия». Понимали, что я человек временный. Я им за это благодарен...

Я ездил по разным предприятиям и нигде не видел принципиально новой задачи (и не мог видеть — секретность!). Искать крупную научную тему таким способом — всё равно что искать иголку в стоге сена. Фасад космической промышленности показался мне непривлекательным. Заборы... Проходные... Множество людей... И всюду, куда меня допускали, были частности, улучшения ранее созданного.

Где была та пламенная космонавтика Королёва, о которой я столько слышал? Ветераны с удовольствием вспоминали минувшие дни, когда всё бурлило. «Раньше было королевство, потом— мишанина, а теперь— глухомань...» — говорили они. Космонавтика была уже не та, что в пору становления, в 50—60-е годы. Молодёжь не могла себя найти, за немногими исключениями. Почему? «Самостоятельными исследованиями в промышленности вам заниматься не дадут, — вспоминал я слова Г.А. Николаева, бывшего ректора МВТУ. — Для этого вы должны стать хотя бы начальником отдела».

Осенью нас послали на картошку. Картина там была ещё более удручающая. Совхоз, куда мы приехали, убирал урожай за счёт рабского, немеханизированного труда десяти (!) тысяч горожан. Разве так надо использовать квалифицированых инженеров?! Я написал и опубликовал статью в «Калининградской Правде», которая наделала шума. Парткому НПО «Энергия» это не понравилось.

Два года кромешной муки окончились неожиданным решением — уйти в создаваемый журнал «Экономика и Техника», который, как мне казалось, мог бы стать компромиссом между инженерной квалификацией и пером, этапом на пути к большой литературе.

На прощанье я сказал космонавту Владимиру Соловьёву, тепло опекавшему меня: «Я вернусь космонавтом-писателем!» Соловьёв, выдержавший ради меня бой с руководством и добившийся разрешения Генерального конструктора сократить на полтора года инкубационный срок перед отбором в отряд, опешил: «Ты сдурел! Бизнесмены, политики, литераторы у нас никогда не летали. Ты можешь упустить свой единственный шанс!» Но «дурень» стоял на своём, и Соловьёв с грустью отпустил меня.

Я увольнялся из фирмы, где многое всё-таки успел понять и увидеть, шумно — с оформлением командировки в Америку. Сновал из кабинета в кабинет, подписывая бегунок, а внутри звучала, пела одна странно упорная мысль: «Мы сделаем переворот в космонавтике! Расшевелим эту скучную империю!»

«Как и с кем предстоит это делать» — я, правда, ещё не знал. Но чувство уверенности было полным: «Придёт время, и мы обязательно разберёмся, чем же больна космонавтика. Разберёмся — и улучшим её. Тогда, наверное, и я полечу в космос...»